Chicago.ru | Forum | Работа в США Чикаго

Вопрос без провокаций
Список форумов → Прочее

Вт, Янв 23, 2018 03:08pm [Аноним] - 2806 d back	↑↓
Скажите, а Герой России Кадыров убивал российских граждан?

... Показать пропущенные сообщения (104) ...

Ср, Янв 24, 2018 01:39am [Аноним] - 2806 d back	↑↓
Кадыров убил моего родственника, россицского офицера

Ср, Янв 24, 2018 01:39am [Аноним] - 2806 d back	↑↓
Путин- убийца

Ср, Янв 24, 2018 03:38am [Аноним] - 2806 d back	↑↓
Порошенко и нацисткое правительство и сейчас убивает женщин и детей, обстрел мирных людей ведётся постоянно

Ср, Янв 24, 2018 03:40am [Аноним] - 2806 d back	↑↓
Украина превратилась в нищее нацисткое государство . Люди разбегаются кто куда . Большинство бежит в Россию

Ср, Янв 24, 2018 07:04am [Аноним] - 2806 d back	↑↓
Ага, прям бегут в паРашу))) Сдохни мразота-провокатор!

Ср, Янв 24, 2018 07:14am [Аноним] - 2806 d back	↑↓
Бегут к Кадырову, убийце русских

Ср, Янв 24, 2018 09:23am [Аноним] - 2806 d back	↑↓
ты болен

Ср, Янв 24, 2018 11:02am [Аноним] - 2806 d back	↑↓
Кадыров: Первого русского я убил в 16 лет.

Ср, Янв 24, 2018 11:08am [Аноним] - 2806 d back

↑↓

Джеффри Уитмор

В больнице
Она с бешеной скоростью гнала машину. Господи, только бы успеть вовремя.
Но по выражению лица врача из реанимационной палаты она поняла все.
Она зарыдала.
— Он в сознании?
— Миссис Аллертон, — мягко сказал врач, — вы должны быть счастливы. Его последние слова были: «Я люблю тебя, Мэри».
Она взглянула на врача и отвернулась.
— Спасибо, — холодно произнесла Джудит.

Ср, Янв 24, 2018 11:09am [Аноним] - 2806 d back

↑↓

Дабы подчеркнуть спортивный характер, машина обзавелась новым передним бампером со светодиодным дневным светом, черной радиаторной решеткой с хромированной окантовкой, сдвоенными патрубками выхлопной системы, спойлером над пятой дверью и 17-дюймовыми легкосплавными колесными дисками.

Ср, Янв 24, 2018 11:09am [Аноним] - 2806 d back

↑↓

Компания Ubisoft раскрыла системные требования Far Cry 5. Игрокам как минимум понадобится процессор Intel Core i5-2400, восемь гигабайта оперативной памяти и видеокарта уровня NVIDIA GeForce GTX 670. Для лучшей производительности играть стоит на компьютере с процессором Intel Core i7-4770, восемью гигабайтами оперативной памяти и видеокартой GeForce GTX 970. А для игры в разрешении 4К при 60 кадрах в секунду понадобится процессор Intel Core i7-6700K, 16 гигабайт оперативной памяти и NVIDIA GeForce GTX 1080 SLI.

Напомним, что сюжет Far Cry 5 расскажет о противостоянии жителей вымышленного округа Хоуп в штате Монтана и сектантов культа судного дня «Врата Эдема», лидером которого будет некий Джозеф Сид. Игроки будут втянуты в нешуточное противостояние, в ходе которого им предстоит расстроить тщательно проработанные планы безумцев и пробудить в жителях округа волю к борьбе за свободу.

Ср, Янв 24, 2018 11:10am [Аноним] - 2806 d back

↑↓

Компания Denuvo выпустила новую версию своей антипиратской защиты — 5.0. Сообщается, что она заметно отличается от предыдущего варианта, а первой игрой, которая ее использует, стала Marvel vs Capcom: Infinite, хотя ее пиратская версия уже давно вышла.

Напомним, что предыдущую версию Denuvo 4.8 взломали, но пиратские версии защищенных ей игр вышли далеко не все. Хакеры выложили Sonic Forces, но в Assassin's Creed: Origins, Football Manager 2018, Need for Speed Payback, Star Wars Battlefront 2 и Injustice 2 пока поиграть нельзя. Некоторые из этих игр Denuvo смогла защитить почти на три месяца.

Ср, Янв 24, 2018 11:10am [Аноним] - 2806 d back

↑↓

Компания Sony объявила дату выхода God of War. Игра появится в продаже 20 апреля, а вместе с анонсом разработчики представили новый трейлер, посмотреть который можно в начале этой заметки.

Новая God of War будет продолжать историю Кратоса, но в определенной мере станет перезапуском: сменился актер озвучки, игровой процесс, а в центре сюжета будут отношения главного героя и его сына. На создание игры очень сильно повлиял отмененный сериал во вселенной «Звездных войн»: его главным героем должен был стать император Палпатин, который демонстрировался не как злодей, а как измученный и преданный женщиной человек.

Ср, Янв 24, 2018 11:11am [Аноним] - 2806 d back

↑↓

Соковыжималка SL-JE51S02 от компании Scarlett оснащена двигателем мощностью 500 Вт, имеет загрузочную горловину 75 мм для целых яблок и крупных фруктов и овощей, а также оснащается диском для сока с титановым покрытием .

Модель комплектуется книгой с рецептами.
Индукционный мотор
Работа по принципу центрифуги. Автоматическая адаптация скорости двигателя к консистенции фруктов и овощей. Всегда максимальный результат. Чистота сока до 92%. Мотор позволяет соковыжималке работать длительное время и переработать в 10 раз больше фруктов по сравнению с традиционными соковыжималками.

Низкий уровень шума
Низкий уровень шума — до 60 дБА даже в процессе максимальной нагрузки на двигатель
Инновационная система сбора жмыха
Жмых прессуется в специальных отсеках внутреннего фильтра и легко удаляется.

Ср, Янв 24, 2018 11:12am [Аноним] - 2806 d back

↑↓

— Никогда мы с тобой в жизни рыбки не пробовали, — сказал Суслик лучшему другу Хоме. — А мне её Выдра так хвалила!.. Пошли рыбку ловить.
— А ты ловить умеешь?
— Нет. Но я, наверное, очень люблю рыбку ловить, — заявил Суслик.
— Раз не умеешь, меня слушай, — отмахнулся Хома. — Прежде всего нужна удочка.
— Удочка. Понятно, — кивнул Суслик. — А это что такое?
— Ну, палка. Только длинная. С ниткой.
— Ага, — кивнул Суслик.
— А на нитку — поплавок, — продолжал Хома.
— Ясно, поплавок. Только длинный. Чего ж ещё, — кивнул Суслик. — А зачем?
— Ну, я точно не знаю, зачем, — признался Хома. — Поплавок — это перо гусиное, наполовину красное, наполовину белое. Я думаю, плавает поплавок на воде, тебе веселее на берегу сидеть, есть на что посмотреть.
— Красиво… — мечтательно сказал Суслик.
— А ещё грузило, — продолжал Хома.
— Ага, грузило, — закивал Суслик. — Без грузила нам нельзя! А это… как оно… на вид… такое то-о-олстое, да?
— Сам ты толстый! — взревел Хома. — Гру-зи-ло! Понимаешь?
— Я понимаю, — жалобно сказал Суслик, — я толстый. Но я ничего не понимаю.
— Охотников знаешь?
— Знаю, — поёжился Суслик.
— Чем они стреляют?
— Ружьями, — насупился Суслик.
— Я не о том! Что из ружья летит?
— Огонь, — попятился Суслик.
— А ещё что?
— Дым, — зажмурился Суслик.
— Уф-ф! — Хома вытер пот со лба. — А вот скажи, что тебе в прошлом году в хвост попало?
— Дробинка, — вздрогнул Суслик.
— Вот она-то и есть грузило!
— Теперь понял, — обрадовался Суслик, — берёшь дробинки и в рыбу кидаешь.
Хома схватился за голову, сел и начал раскачиваться:
— Да не кидаешь, а к нитке привязываешь!
— Зачем?
— А я почём знаю? Положено так. И ещё нам нужна насадка. Я раз на реке рыболова видел. Он рыбу одну за другой таскал удочкой, — затараторил Хома.
— Бросит червяка в речку. Рыба хвать его, а он её — на берег!
— А почему же она губы не разжимает, — сомневался Суслик.
— Немая она, вот почему, — сказал Хома, — и ума нет.
— Ясно, — встал Суслик, — идём ловить. Нашли они длинную палку, а нитки нет.
— Ничего, — сказал Хома, — и без нитки обойдёмся.
— А поплавок?
— А где я его тебе возьму? Я же не гусь, я из себя выдернуть не могу! Придётся без поплавка. Уж как-нибудь. А вот грузило найдём, — уверенно заявил Хома. — Пошли охотников искать. Только, чур, как начнут палить, не беги. На лету дробь лови.
Суслик сразу остановился:
— Давай лучше без грузила. Ну его!
— Пожалуй, ты прав, — согласился Хома, — всё равно привязывать некуда.
Накопали они червяков и уселись на крутом берегу. Прямо под ними — омут, вода крутит, щепки носит. Хома палку держит, а Суслик в воду червяков кидает и кричит:
— Тяни!
Откинется Хома с палкой назад:
— Сорвалась.
Час ловят, два ловят — не ловится рыба. Срывается.
— Тащить не умеешь! — вскинулся Суслик на Хому. — Давай меняться!
Поменялись. Хома червяков бросает, а Суслик палкой машет.
Не ловится рыба, да и всё тут.
— Может, насадка не та, — задумчиво сказал Хома. — Может, что другое кинуть надо?.. Я слышал, Сом на жареных сусликов берёт…
Суслик почему-то обиженно отвернулся.
— Слушай, — вдруг засиял Хома, — я догадался. Мы неправильно рыбу ловим. Ты полезай в воду и плавай, будто ты насадка. Вместо поплавка я тебе полено кину. Устанешь, схватишься, отдохнёшь. Эх, мы! Ну, лезь, лезь!
— А рыба? — спросил Суслик.
— А что — рыба? Ты будешь рыбу приманивать. Выплывет на тебя, на дурня, посмотреть, хватай за жабры. И мне — на берег! Только подбирай!
— Давно бы так, — подобрел Суслик, — сколько времени зря потеряли.
Стал Суслик с обрыва спускаться, поскользнулся — и шлёп в воду! Брызги полетели!
Вынырнул и орёт с перепугу:
— Тону!
Хома ему скорей полено кинул. Хорошо, что промахнулся.
Вцепился Суслик в полено, носит его водоворот по кругу.
— Спасите! — кричит.
— Рыбу, рыбу высматривай, — советовал Хома с обрыва. — Не забывай, ты — насадка. А Суслик знай одно вопит:
— Спасите! Помогите!
Пришлось Хоме палку ему с обрыва протянуть. Изловчился Суслик, когда его на полене мимо проносило, и схватился за палку. Еле-еле выбрался.
— Видал? — торжествовал Хома. — А ты говорил: зачем поплавок, зачем удочка? Только бы тебя без них и видели!
Больше они никогда не ловили рыбу.
Да и как тут с ним, Сусликом, ловить?
Он только рыбу пугает!

Ср, Янв 24, 2018 12:34pm [Аноним] - 2805 d back	↑↓
Ubisoft боги!

Ср, Янв 24, 2018 12:45pm [Аноним] - 2805 d back	↑↓
Кадыров: Первого русского я убил в 16 лет. Дальше он резал головы русским как на конвейере

Ср, Янв 24, 2018 12:46pm [Аноним] - 2805 d back	↑↓
Зато теперь Герой!

Ср, Янв 24, 2018 12:58pm [Аноним] - 2805 d back

↑↓

Мышонок, бабушка и кот — рассказ Василия Ивановича Белова

Катюшу уложили спать. Но Антон спать наотрез отказался. Он слушал сказку о родничке до самого конца. Бабушка уложила Катюшу рядом с собой, а дедушка с Антоном легли на другую кровать. Антон все не спал и пинался ногами. Антон глядел в потолок и думал. Вдруг дедушка нечаянно захрапел. Да так громко, что и сам пробудился.
— Дедушка,— громко сказал Антон,— расскажи еще про комара.
— Видишь,— сказал дедушка,— я про комара-то больше не знаю. Вот ежели про мышонка…
— Про мышонка,— тихо повторил Антон.
— Ты только не лягайся,— добавил дедушка.
Антон перестал лягаться и начал опять слушать.
— Жил-был мышонок под полом,— рассказывал дедушка.— Маленький такой, даже усов у него не было. А когда усишки выросли, мышонкова мама и говорит: «Ну, сынок, теперь ты большой. Живи сам, ищи пропитание».
Остался мышонок сам себе хозяин. Под полом брюква лежала. Первое время мышонок и грыз ее потихоньку. Потом стала брюква совсем несладкая, выпустила белые росточки. Как дальше жить?
Темно. Только одна щелка светится, и ни одной настоящей дырки. Хотел в эту щелку пролезть — ничего не выходит. Туда-сюда — нет прохода. Начал мышонок грызть половицу, зубы у него были вострые. День грызет, второй грызет. Даже по ночам не спал, а путь себе проложил. Вылез наверх, огляделся. Батюшки, свету-то сколько! Солнышко из окошка так и греет. Да еще и печка топится. «Дай,— думает мышонок,— я немножко побегаю». Шмыг-пошмыг — видит, крупа просыпана. Попробовал. Очень, оказалось, вкусно. «Ну,— думает мышонок,— хорошо-то как!»
Наша бабушка увидела его и говорит: «А ты откуда тут объявился? Я вот ухватом-то по тебе, по охальнику. Ступай, ступай отсюдушки, пока не попало».
Испугался мышонок. Убежал под лавку, только глазенки мигают. Посмотрел немножко. А бабушка и тут его углядела.
«Смотри,— говорит она,— у меня скоро набегаешься! Вот кота в соседском доме взаймы попрошу, будешь знать. Кыш!» — «Хи-и-и,— запищал мышонок,— такая большая, а ругается. Жалко, что ли, крупы-то?»—«Не жалко, а убывает. Вишь, какой востроглазый. Вот кота принесу, он тебе поговорит. Кыш!»
Прогнала бабушка мышонка, а дырку в половице бумажкой заткнула. Пришлось другую дырку грызть и по ночам наверх выбегать. А что толку? Не видно по ночам ничего, да и солнышка нет. Однажды вылез днем.
Тут у бабки терпение и лопнуло. Принесла она кота. Ох и натерпелся мышонок страху! Лежит кот на лавке, ‘ лапы вытянул, усищами водит — у него тоже усы росли. Обошел для порядка всю комнату, обнюхал везде и лег спать. Выспался, опять все обнюхал.
«Ну,— подумал мышонок про кота,— теперь мне беда. Не даст он мне спуску».
А есть все больше хочется. Взял мышонок да опять и выбежал. Ничего. Кот один глаз приоткрыл, хотел мышонка поймать, да вставать было неохота.
«Ох, ленище этот кот!»—подумал мышонок.
Только так подумал, а кот как прыгнет! Еле-еле мышонок ноги унес.
Ночевали ночь, другую ночевали.
Бабушка ходит, кота нахваливает. А у мышонка в животе урчит, есть хочется. Два дня маковой росинки во рту не было. Как дальше жить? Начал примечать, в какое время кот спит. А примечать-то чего? Кот чем дальше, тем больше спал. К той поре отелилась у бабушки корова. Обидно мышонку. Коту почет и уважение, молоком по утрам угощают, а тут хоть бы крошка какая. Чуть не плачет мышонок, из дырки выглядывает. Видит, бабка за хлебом в магазин пошла. В это время котище проснулся да сметану у нее и слизал. До отвала наелся сметаны. Усы облизал и знай храпит на солнышке.
Пришла бабушка и говорит коту: «Иди, батюшко, сюда, я тебе молочка налью».
Что для кота молоко, если он сметаны наелся? Даже не пробудился, только хвост на другое место передвинул.
А бабушка как увидела, что сметаны нет, так и заохала: «Ой ты, заспиха! Ой, прохвост! Для того я тебя взаймы брала, чтобы ты блудил, когда меня нету?»
Наколотила кота мокрой тряпкой и выставила за дверь.
С того дня жизнь у мышонка пошла хорошая. А бабушка всем говорит, что лучше свой мышонок в доме, чем чужой кот-обжора.
Дедушка замолчал. Тихо стало в доме. Только на печке шепталось с квашонкой бабушкино тесто. Да счастливым мышонок грыз в темноте какую-то корочку. Антон и Катюша ничего не слышали, оба они крепко спали.

Ср, Янв 24, 2018 12:58pm [Аноним] - 2805 d back

↑↓

Целое утро Катюша помогала бабушке. Потом она подошла к зеркалу и надела мамину соломенную шляпу.
— Бабушка, смотри, я уже до шляпы выросла! Бабушка поглядела и увидела, что Катюша и правда до шляпы выросла.
Солнышко поднялось высоко-высоко. На небе собирались жуткие синие тучи. Катюша боялась грома, но гром затих, и синие тучи ушли за деревню.
А бабушка и Катюша пошли полоть морковку. Антон выспался и прибежал к ним на речку. Кашу он почти никогда не ел, а суп и подавно. Начал жалобным голосом просить шоколадку.
Бабушка сначала ничего не говорила. Она думала, что он перестанет, и вымыла ему нос прямо из речки. Антон стоял у грядки и хныкал:
— Дай шоколадку, дай шоколадку.
Дома бабушка выставила из печки суп и кашу, накрыла стол чистой скатертью. Стали обедать.
— Вымой руки, садись за стол,— сказала Антону бабушка.
Антон даже ухом не повел, просит и просит шоколадку. Даже зареветь хотел, но раздумал.
После обеда Катюша стала делать кровать зайчику. Антон так и не стал есть суп и кашу. Пришлось бабушке доставать из шкафа конфету.
— Где я тебе столько конфет напасу?— сказала бабушка.
— В магазине,— сказал Антон.
— А магазин откуда конфеты берет?— спросила бабушка.
Антон задумался. Он ведь не знал, откуда магазин берет столько конфет. Бабушкин суп остыл и каша тоже Конфета была очень вкусная.
Бабушка убрала суп с кашей и села к окошку пришивать пуговицу к Антоновой куртке.
Антон доел свою конфету и поглядел на бабушку.
— Видишь, вон радуга-дуга какая? — сказала бабушка— Вся она из конфет выложена, из розовых да зеленых. Ежели кто добежит до нее, бери конфет, сколько хочешь.
Очень хитрый был этот Антон. Надел он куртку с новой пуговицей и начал проситься гулять.
— Иди, только недолго бегай да козла не дразни,— сказала бабушка.
Вышел Антон на крыльцо. Один конец радуги за речку перекинулся, а другой уперся прямо в Антонову тропку.
Побежал Антон скорей к радуге. Босиком по теплой травке. Радуга была совсем рядом, у большого камня, около ржи. Бежит Антон, торопится. Добежал до большого камня. Глядит, а радуга передвинулась к полевому ручью. Добежал до ручья, а радуга уже у стогов. Добежал до стогов, а радуга оказалась у ольховых кустов. В кустах Антон еще ни разу не бывал, бабушка не пускала. Осмелился, побежал.
В то время радуга стала неяркая, а потом и вовсе потерялась.
Оглянулся Антон, а и там тоже нет радуги. Пришлось бежать обратно домой. Устал Антон. Долго добирался до деревни. К радуге-то под горку бежал, было легче, а обратно хуже стало.
Наконец вот и бабушкин дом.
Бабушка, конечно, не знала, что Антон бегал за радугой.
— Что, Антошенька, хочешь, я тебе супчику налью?— спросила она.
Обрадовался Антон. Всю тарелку супу съел, а потом и кашу. Вкусная была каша. Антон уплетал ее за обе щеки и даже не замечал, как ноги у него сами качались под лавкой. Он решил, что завтра обязательно догонит радугу.
В это время приехал дедушка. Он приехал домой без мамы и сказал, что зайчик живет очень далеко. Поэтому мама вернется завтра и вместе с зайчиком.
— Завтра?— спросила Катюша и хотела заплакать. Ей стало очень тоскливо.
— Завтра, Катюшенька,— сказал дедушка. Он усадил Катюшу к себе на колени и погладил ее по волосам.— Вот слушай-ка сказку про комара долгоногого.
Катюша вздохнула и стала слушать. Дедушка рассказывал:
— Утром родился в поле родничок. Только солнышко поднялось, еще и трава не обсохла, а зеленая пчелка уже летит на работу — сок с цветов собирать. Говорит пчелка роднику:
— Родничок, родничок, ты откуда взялся?
— Буль-буль-буль, я не знаю, я еще маленький.
— Родничок, родничок,— говорит пчелка,— дай водицы попить.
— Буль-буль-буль, пей досыта, пожалуйста. Напилась пчелка, сказала спасибо и улетела. Родничок веселее забулькал, и солнышко выше поднялось.
Летит птичка-синичка. Увидела родничок и спрашивает:
— Родничок, родничок, ты откуда взялся?
— Буль-буль-буль, пила меня зеленая пчелка, у нее и спрашивай.
— Дай, родничок, водицы попить.
— Буль-буль-буль, пей досыта, пожалуйста. Сказала птичка-синичка спасибо и улетела по своим делам. Родничок еще глубже стал, еще светлее. Поднялось и солнышко выше, стало совсем тепло.
Бежит зайчик — серые ушки. Увидел родничок и спрашивает:
— Родничок, родничок, ты откуда взялся?
— Буль-буль-буль, пила меня пчелка, потом птичка-синичка, у них и спрашивай.
— Дай водицы попить.
— Буль-буль-буль, пей досыта, пожалуйста.
Попил зайчик, сказал спасибо и ускакал по своим делам. Еще шире стал родничок, знай булькает. А солнышко на самый верх поднялось, в поле жарко стало. Идет мимо Маша с ведерком. Увидела родничок и говорит:
— Родничок, родничок, ты откуда взялся?
— Буль-буль-буль, пила меня зеленая пчелка, потом птичка-синичка, потом зайчик — серые ушки, у них и спрашивай.

— Дай водички попить.
— Буль-буль-буль, пей, пожалуйста.
Попила Маша воды ведерком, сказала спасибо и убежала по ягоды. Совсем глубокий стал родничок.
Идет мимо с покоса дедушка с котомкой, увидал родничок и спрашивает:
— Ах, какой родничок хороший, откуда такой взялся?
__ Буль-буль-буль, пила меня зеленая пчелка, потом птичка-синичка, потом зайчик — серые ушки, потом и Маша с ведерком. У них и спрашивай.
— Дашь водицы попить?
__ Буль-буль-буль, пей досыта, пожалуйста.
Попил дедушка водицы, посидел на травке, сказал спасибо и пошел дальше. Еще шибче забулькал родничок, еще чище стала вода. Трава расступилась вокруг, обогнула родничок веселая тропка.
Вдруг летит болотный комар. Не спросил ничего, напился воды, спасибо не сказал и сидит на листке. Ногу отставил в сторону. Долго так сидел, потом спрашивает:
— А ты откуда взялся?
— Буль-буль-буль, пила меня зеленая пчелка, птичка-синичка, зайчик — серые ушки, Маша с ведерком, дедушка с котомкой.
— Экой ты родник,— говорит комар,— всех подряд водой поишь. На всех не напасешься!
Сказал и улетел на болото.
Начало солнышко садиться. Летит пчелка домой с поля, устала сок собирать:
— Можно водицы попить?
— Буль! На всех не напасешься.
Улетела зеленая пчелка, летит птичка-синичка:
— Можно водицы попить?
— Буль! На всех не напасешься.
Пробежал зайчик — серые ушки, прошла Маша с ягодами, прошел с покоса дедушка с котомкой — никому родничок не дал водицы попить.
А солнышко все ниже, ниже, трава все выше, потерялась тропка в траве. Затянула водицу сначала зеленая ряска, потом появился и мокрый мох.
— Буль! — сказал родничок и заглох. Не стало в поле родничка, одно топкое место — раздолье всем комарам.
— Вот какой попался комар,— закончил дедушка свою сказку.
Уже село за лес солнышко. Катюша спала у дедушки на коленях. Ей снились мама и зайчик — серые ушки.

Ср, Янв 24, 2018 02:46pm [Аноним] - 2805 d back	↑↓
Вот бы всех ваших родственников Кадыров убил! Посмотрел бы я на вас.

Ср, Янв 24, 2018 02:49pm [Аноним] - 2805 d back

↑↓

Дорога была суха, песчана и оттого тепла. Но иногда спускалась в низинки, становилась влажно-мягкой и потому холодила ногу. Она незаметно вошла в лес. Думается, так же вот входит по вечерам в свой дом женщина-хозяйка, называемая у нас большухой.

Июльский сумеречно-теплый лес неспешно готовился отойти ко сну. Смолкали одна по-за одной непоседливые лесные птицы, замирали набухающие темнотой елки. Затвердевала смола. И ее запах мешался с запахом сухой, еще не опустившейся наземь росы.

Везде был отрадный, дремотный лес. Он засыпал, врачуя своим покоем наши смятенные души, он был с нами добр, широк, был понятен и неназойлив, от него веяло родиной и покоем, как веет покоем от твоей старой и мудрой матери…

Ах, тишина, как отрадна и не тревожна бывает она порой, как хорошо тогда жить. И это была как раз та счастливая тишина. Хотя где-то неопределенные и по происхождению явно человеческие звуки выявляли окрестные деревни. Но это еще больше оттеняло главную мелодию нашего состояния. Мелодия же нашего состояния заключалась в том, что кругом нас и в нас самих жил отрадный, добрый, засыпающий лес, и жила июльская ночь, и была везде наша родина.

Обычно большие понятия ничего не выигрывают от частого употребления слов, выражающих их. И тогда мы либо стыдимся пользоваться такими словами, либо ищем новые, еще не затасканные досужими языками и перьями. И обычно ничего не выходит из этой затеи. Потому что большим понятиям нет дела до нашей словесной возни, они живут без нашего ведома, снова и снова питая смыслом и первоначальным значением слова, выражающие их. Да, лопаются, наверное, только ложные святыни, требуя для себя все новых переименований. Я думал об этом, слушая крик затаившегося коростеля. И вдруг ощутил еще невидимый Бобришный угор. Ощутил мощный ток покамест невидимой и неслышимой реки, ее близость. В дорожном просвете, в этом готовящемся к ночному покою лесу я увидел домик. Домик с белым крыльцом, на Бобришном угоре. Я перелез осек – высокую изгородь, которая определяет границы лесных выпасов, – и увидел опять, как дорога, словно не желая быть назойливой, ушла куда-то вправо. Еле заметная тропка ответвилась от нее, попетляла меж сосен и умерла на полянке, около домика. Несмотря на ночные сумерки, трава на полянке белела цветочками земляники. Она, эта ягода моего детства, особенно густо цвела позади домика: я стоял на одном месте, боясь переступить и растоптать ее белые звездочки. Тотчас же родилась где-то между ключицами и остановилась в горле жаркая нежность к этим звездочкам, но я тут же изловил себя на сентиментальности. В таких случаях всегда хочется закурить. И я в несколько затяжек прикончил горькую сигарету. Казалось кощунством бросить окурок в эту первозданную чистую траву, я затолкал окурок в спичечную коробку. Наверное, огонь не был погашен до конца, потому что спички вдруг вспыхнули, и запах жженой селитры заставил меня ощутить, как легок, незаметен, как чист воздух здесь, на Бобришном угоре.

Я вышел к высокому, почти обрывистому берегу, на котором стоял домик. Далеко внизу, сквозь сосновые лапы, сквозь кусты ивы, березовую и рябиновую листву виднелась не очень широкая, светлая даже ночью река. Она набегала к угору издалека, упиралась в него своими бесшумными сильными струями и заворачивала вправо, словно заигрывая с Бобришным угором. Тот, противоположный берег, был тоже не низкий, холмистый, но угор все равно господствовал над ним. Там, у воды, белели песчаные косы, а дальше клубилась лиственная зелень, перемежаемая более темными сосняками и ельниками. Левее была обширная, пересеченная извилистой старицей и окаймленная лиственным недвижимым лесом пойма. Коростель как раз и жил в этой пойме. Сейчас он снова размеренно драл нога о ногу, как говорят в народе. Пойма была спокойно-светла, копила в своих низинках белый туманец, и он сперва стушевывал, потом тихо гасил цветочную синь и желтизну еще некошеного луга.

Домик таинственно и кротко глядел на все это с высоты угора, а позади тихо спали теплые ельники.

* * *

Ты был праздничен и никак не успевал совладать со все нарождающимися своими чувствами. Еще не окрепло одно, как рождалось уже другое, еще более сильное, затем третье внахлестку, и так чуть ли не до утра. Но я как-то смутно помню эту первую ночь на Бобришном угоре. Под ступенькой крыльца мы нашли ключ от замка и вошли в твой светлый ночной дом. Ветки зеленели совсем рядом за стеклами, рядом же, почти под нами, ясная, бессонная стремилась река, и коростель неутомимо драл нога о ногу. И все было спокойно, отрадно и радостно.

– Здравствуй, земля моя родная.

Ты не знал, что я слышал эти слова, сказанные тобой вполголоса, но если бы и знал, а я бы знал, что ты знал, мне все равно не стало бы стыдно. Я благодарен тебе за то, что мое присутствие во время вашей встречи с родной землей не выглядело фамильярным. К тому же ведь так естественно здороваться с родиной. Но я знаю, что говорить об этой естественности уже, наверное, неестественно. Потому что опять же слова и разговор обо всем этом – категория меньшая по отношению к предмету разговора, а пошлость подстерегает меня за каждой строкой. Так беден наш язык, когда пытаешься говорить о сокровенном. В радиотехнике есть такой термин: полоса пропускания. Некое устройство ограничивает в радиоприемнике полосу слышимых частот, диапазон суживается. Так и любой разговор о том, что свято для человека, для измерения чего нет единиц, обрубает, суживает то, о чем говорим, о чем не можем не говорить…

Мы сложили поклажу: ружье, бинокль, охотничьи и рыболовные припасы. Тоня – жена твоего племянника – принесла хлеб, сахар и молоко, зажгла нам керосиновый фонарь, и от его красного света стало таинственно уютно и сразу же захотелось никуда не выходить. Вскоре Тоня ушла домой в деревню, а ты принес из сенец дров и затопил печь. И огонь словно вдохнул душу в домик на Бобришном угоре.

Наверное, отчуждение родины всегда начинается с холодного очага. Я помню, как судьба вынудила мою мать уехать из деревни в город и как сразу страшен, тягостен стал для меня образ навсегда остывшей родимой печи. Тиль Уленшпигель на всю Фландрию вопил о пепле Клааса. И гёзы собирались па этот призыв со всей Фландрии. Мне же вопить не позволяет совесть, хотя и в мое сердце стучит пепел: на наших глазах, быстро, один за другим потухают очаги нашей деревенской родины – истоки всего.

И хотя мы покидаем родные места, все-таки мы снова и снова возвращаемся к ним, как бы ни грешили знакомством с другими краями. Потому что жить без этой малой родины невозможно. Ведь человек счастлив, пока у него есть родина…

Что ж, покамест у нас есть Бобришный, есть родина. Нам нечего стыдиться писать это слово с маленькой буквы: ведь здесь, на Бобришном, и начинается для нас большая родина. Да, человек счастлив, пока у него есть Родина. Как бы ни сурова, ни неласкова была она со своим сыном, нам никогда от нее не отречься.

Как жарко топится печь! Комары печальным своим звоном напоминают о том, что мы ночуем в лесу. Мы оба любим тепло, и ты поминутно подкидываешь в огонь, а за окнами плывет летняя ночь, плывет время. Сейчас оно ассоциируется для меня с твоей рекою, которая никогда не останавливается. Невозвратность наших минут похожа на невозвратность слоеных речных струй, вода так же, как и время, никогда не вернется обратно.

* * *

Утром я проспал восход солнышка. Тебя не было, я взял бинокль и прямо с крыльца долго разглядывал еще дымящуюся реку, пока за одной из верб не увидел твой поплавок и удилище. Поплавок то и дело сносило течением, ты удил рыбу примерно в полукилометре от меня. Утро долго не кончалось, полдневный ветер еще только зачинался в сосновых лапах. Высыхающая роса в союзе с солнцем рождала в лесу радужно-золотую мглу, мимолетную, словно ребячий сон, золотую мглу. Радостно и отрешенно пели вокруг птицы. Прямо за домом раскатисто, многоколенно журчало горло дрозда-дерябы, тут и там застенчиво и озорно цвинькали синички, свистели над рекой стремительные зуйки. И где-то вдали, но ясно и чисто куковала кукушка. Ее голос был печален и светел, а ритм кукования был похож на биение сердца. Недаром в народе называли этот голос сиротским, вдовьим, вдовство для крестьянской женщины то же сиротство. А мы, мужчины, еще и теперь идеализируем действительность, и нам хочется слышать в голосе кукушки печаль, – и мы слышим эту печаль, забывая о том, что кукушка подкидывает свои яйца? в гнезда других птиц.

Бобришный угор пел на все голоса. Я слышал здесь даже соловья, он раза два-три принимался щелкать и переходил на пение. Но здешний соловей был как бы слишком застенчив, он словно боялся быть веселее других и быстро замолкал, зато дрозды и синицы не смолкали ни на секунду.

Откидываясь назад и хватаясь за ветки рябины, по крутой, осыпанной иглами тропке я съехал к реке, чтобы умыться, и вдруг увидел нечто странное. Муравьи узким сплошным потоком через весь склон угора спускались к воде и той же дорогой поднимались обратно. Это был не иначе как муравьиный водопой, под самыми окнами домика на Бобришном угоре. Они, эти крохотные трудяги, копошились, кувыркались, опять торопились, и все к реке, другие так же суматошно – от реки, вверх, и было жаль эту живую материю, раздробленную на миллионы одинаковых, живых комочков, движимых одинаковым инстинктом, ничем не отличающихся друг от друга живых комочков. Опять, как вечо€р на сентиментальности, я поймал себя на философствовании.

Как раз в это время и чмокнул соловей, я с удовольствием забыл про муравьев, сбегал за удочками, волнуясь, размотал леску…

И вот мы маячим на высоком тихом зеленом берегу, где прямо из песка растут могучие мясистые стебли щавеля. Изредка я срываю такой стебель и, обруснув листья, с хрустом закусываю: кислый и сочный щавель не хуже пасты очищает во рту, и язык после такой закуски сразу как-то устанавливается на свое место. Мы удим, а это значит, мы уже как бы и не мы, мы растворились, сравнялись с вечной природой, произошло то самое слияние с рекой, с кустами и травой, с небом, ветром и птицами, когда забываешь самого себя. Наверное, в этом и есть главная тайная прелесть уженья и охоты. Глядя на поплавок, забываешь о преходящей своей сути, забываешь о неизбежности собственного конца. Мир снова стал цельным и гармоничным, как в раннем детстве, когда мысль о конце еще ни разу не ознобила тебя своим безжалостным инеем. Поплавок застрял в мозговом механизме, остановил его ход, его неумолимый бег к той стремнине, где бессменно караулят нас ехидные категории смерти, пространства и времени. Река струит свои светлые упругие пряди, стремительные зуйки словно прокалывают пространство меж берегами. Где-то в лесу, в его отрешенно-колдовском шуме звучит коровий колокол – жалкий наследник своих могучих меднобоких предков. И вдруг я как бы с удивлением замечаю, что поплавок уже давно недвижим, что, собственно, ведь и не клюет и что надо сматывать удочку…

И все вновь становится по-прежнему. А ты с наживкою в рукавице неутомимо ходишь от заводи к заводи. Ищешь, ждешь хорошего клева, и у каждого нового куста веришь в большую добычу. И каждый куст обманывает тебя, и ты вслух придумываешь причины безрыбья. Тебе хочется поймать хариуса. Я никогда не видел эту благородную рыбу, и ты хочешь поймать хариуса, но хариус ни разу не клюнул, и ты тащишь меня смотреть гнездо зуйка. Птичка с тревожным свистом слетела с гнезда, мы с минуту любовались тремя беззащитными яичками. Потом поднялись на угор.

Все-таки на уху-то наудил ты со своим терпением, а не я, проспавший восход солнца. Наверное, терпение нужно людям не меньше, чем азарт и смелость, иначе не сваришь никакую уху, никакую кашу, вся беда в том, какое терпение.

Вытряхивая из старой холщовой рукавицы остаток наживки в бадью с землею, ты рассказываешь о том, что дождевые черви живут в неволе месяцами и больше, если землю изредка сдабривать несколькими каплями молока и спитым чаем. «Что ж, чай с молоком – напиток давнишний, аристократический, напиток бунинских мелкопоместных дворян и северного крестьянства», – почему-то думается мне, а ты уже волокешь меня дальше, смотреть дятлову работу.

– Знаешь, какое у дятла профессиональное заболевание?

Я, конечно, не знал. Не знал, что профессиональное заболевание у дятла – сотрясение мозга… С восторгом восьмиклассника ты показываешь мне отверстие, продолбленное дятлом в дощатой стенке сеней. Сколько же нужно было тюкать, чтобы пробить эту дыру в стене, какое нужно упрямство! Но самое интересное то, что дятлова дыра сделана в десяти сантиметрах от окошечка, выпиленного плотниками. Вместо того чтобы влезть в это окошечко и посмотреть, что там внутри, дятел долбил свое, только свое, окошечко. А я тоже, как тот дятел, уже не могу без своих дурацких аналогий. При виде дятловой работы мне думается про упрямство и гордость юношеских поколений, не верящих на слово отцам и дедам. Опыт предков не устраивает гордых юнцов, и они каждый раз открывают заново уже открытые ранее истины, долбят свои собственные отверстия. И лишь у немногих из них остаются силы, чтобы продолбить следующую, еще не тронутую стенку, а стенкам нет конца, и жизнь коротка, словно цветение шиповника на Бобришном угоре.

…Если бы юность умела,
Если бы старость могла.

Выстоять, не согнуться учусь у тебя. Пока есть ты, мне легче жить. А ты? У кого учишься ты, кто или что твоя опора? Я знаю: быть честным – это та роскошь, которую может позволить себе только сильный человек, но ведь сила эта не берется из ничего, ей надо чем-то питаться. Мне легче, я питаюсь твоим живым примером, примером людей твоего типа. У тебя же нет такой живой опоры. И я знаю, как тяжело тебе жить. Моя стеснительность, наверно, крестьянская, все время сковывала меня, и, может быть, я не выглядел откровенным в твоих глазах, и в них нередко мелькала тревожная настороженность. Но что я мог сделать и что вообще нужно делать в таких случаях? Самое лучшее – это взять ружье и уйти на тягу.

* * *

Счастье зачастую оказывается совсем не там, где его ждешь. Оно появляется, и мы не замечаем его, и лишь после до нас доходит, что это ведь и было в общем-то счастье. За тысячи лет исканий, войн, страданий и изощрений в поисках счастья человек ничего не придумал для себя лучше лесной свободы, усталости от обычной ходьбы, ржаного ломтя с пережженной солью, лучше смоляного запаха и гулких ударов шишек об родимую землю. Тонкий свист рябчика, красноватые окна дома в сумерках, костер, раздвигающий тьму, сосновая лапа на окне в банке из-под консервов, белый цвет земляники, тысячи самых неприметных и доступных вещей делают меня счастливым.

Но я думаю о том, что человеку нужно, наверное, увидеть каскад городских огней, услышать каскад джазовых звуков.

И свист рябчика людям не понять, пока не набьют оскомину звонки телефонов и заполонившая эфир морзянка, не понять ядреной смоляной лапы в стеклянной банке, пока не напокупаешься столичных мимоз; не узнаешь прелесть ходьбы по лесным тропам, пока досыта не налетаешься на звенящих «ТУ» с их обязательными леденцами и пристяжными ремнями…

Не потому ли, что нам с тобой доступно и то и другое, а им лишь одно, так настороженно-недоверчивы к нам твои земляки? Кто-то подкорил сосну у крыльца домика. Ты страдаешь от их жестокого непонимания, и я тебя понимаю, так понимаю, что вспоминается русская сказка про Ивана Глиняного. Она, эта сказка, звучит примерно так, как и все наши сказки: хитро и нелицеприятно, сурово и мудро. Жили-были дед с бабкой, у них ничего не было. Давай, старик, говорит старуха, слепим сынка из глины, а то никого у нас нет. Давай, говорит старик. Слепила старуха сынка из глины – Ивана Глиняного. Иван с лежанки слез и сперва старуху съел, потом деда. Вышел из избы, а из поля идут мужики с косами. Иван Глиняный и их съел. Идет дальше, дошел до леса, а навстречу медведь. Хотел и медведя съесть, а медведь ему не поддался, распорол Ивану Глиняному все брюхо. Тут вышли на свободу и дед, и бабка, и мужики с косами. Мужики медведя бить. Били, били и укокошили…

Но ты лучше меня знаешь, что нелепо обижаться на дождик, до нитки промочивший нас где-нибудь в лесу. К тому же давно известно, что легче простить обиду, чем обидеть, но что-то тут не ладно… Что и кому можно прощать и где граница между великодушием и необходимой самозащитой? Ко всему этому, многие люди не прощают великодушия. Как те косцы, которые убили медведя. Мол, никто тебя не просил выпускать нас из брюха Глиняного, и нечего соваться не в свое дело. Может, нам в брюхе-то лучше было. Поди разберись теперь, положительный ли герой этот медведь?

Нет, я не верю, что все люди как эти косцы. Но добро, которое делают положительные герои, так часто оборачивается для людей самым жестоким злом, что герои и в жизни вовремя погибают. У писателя же тем более не хватает духу довести своего идола до конечного результата героической деятельности, и он умерщвляет его в ореоле славы и добродетели, предоставляя расхлебывать кашу новым, таким же непоколебимым героям.

Герои, герои, герои… Как часто приходит ко мне страшная мысль о том, что мужество живет только под толстой, ни к чему не чувствительной кожей, а сила рождает одну жестокость и не способна родить добро, как ядерная бомба, которая не способна ни на что, кроме как однажды взорваться. А может быть, сила добрая и есть могущество, не прибегающее к жестокости? Может быть мужество без насилия? Нельзя жить, не веря в такую возможность. Но так трудно быть человеком, не огрубеть, если не стоять на одном месте, а двигаться к какой-то цели. Ведь стоит даже самым нежным ногам одно лето походить по здешним лесам, и ноги те огрубеют, покроются толстой кожей, не способной ощущать раздавленного птенца. И все мы научились так изумительно оправдываться невозможностью рубить лес без щепы, что позволяем изводить на щепу и сами срубленные стволы, благо есть что рубить и лесостепь покамест не соединилась с холодной тундрой. Ко всему прочему мы порой ограничиваем борьбу за новое всего лишь разрушением старого. Потому что, чтобы разрушить, зачастую требовалось меньше ума, чем сделать новое, не разрушив того, что уже было. Ах, как любят многие из нас разрушать, как наивно уверены в том, что войдут в историю! Но ни один хозяин не будет ломать старую избу, не построив сперва новую, если, конечно, он не круглый дурак, ведь даже муравьи строят новый муравейник, оставляя в покое прежний, иначе им негде укрыться от дождя…

Я оставлял эти клочковатые мысли в твоих лесах, бродя босиком по земле, и шишки стукались об нее, цвела земляника. Куковали кукушки, и река катилась под нашим домом. Жаль, мы так и не выкупались ни разу за шесть дней. Река ждала нас, и вода все катилась под угором, такая же невозвратная, как наше время.
* * *

Однажды я потерял чувство времени. Время как бы остановилось и исчезло. И все прожитое мной, начиная с первых воспоминаний, стоявшее до этого в ряд, утеряло последовательность, все сконцентрировалось и слилось в одной точке. Не существовало и будущего, было только одно настоящее, то, что уже есть, и это было странно-счастливое состояние. Нет времени. Нет вечности – ни той, которая позади нас, ни той, что впереди: есть только то, что есть, есть нулевые координаты времени. Теперь вдалеке от Бобришного, я с улыбкой вспоминаю то счастливое состояние, сравнимое, может быть, только с состоянием космической невесомости, когда для человека нет ни севера, ни юга, ни востока, ни запада, ни верха, ни низа. Странное необъяснимое состояние. Я глядел на все, окружающее Бобришный угор, каким-то внутренним взором, мне казалось, что я слышу цвета и размеры, а звуки и запахи вижу, хотя моего «я» тоже не было, оно тоже исчезло. Может быть, это состояние было вызвано чтением Толстого: этот старик как бы стоял у моего изголовья живой, и его дух был моим духом, он чувствовал то же, вернее, я при его воздействии чувствовал то же, что чувствовал он. Иными словами, он был живым, он жил во мне, пока я читал «Казаков» и повесть «Семейное счастье», и то, что он жил, смывало ощущение времени. Может быть, это состояние питалось присутствием всюду натуральной, не из вторых рук природы, которой ни до чего не было дела, может быть, тем, что я никогда не видел тебя спящим.

Рябчик свистел за нашим домом, то печально звенели комары, пахло солнечной хвоей, то виднелись в окнах неподвижные, в мягких сумерках ветви деревьев, и не поймешь, какая пора суток. Я уходил далеко в лес, зная, что мешаю тебе работать и что дружба не требует обязательного присутствия, и жил один, но иногда меня мучила твоя излишняя заботливость, мне хотелось нейтральности дружеского равнодушия. Ведь настоящих друзей никогда не потчуют за столом. Но ты противоречив: даже и жалуясь на обилие и назойливость всевозможных гостей, всегда радовался их приездам, тем приездам, когда гости маскируют ухой самое банальное желание выпить или лишний раз напомнить тебе кто есть кто. Однажды после такого наезда я с туманной головой и сосущей болью в боку с пятого на десятое слушал тебя и вдруг вздрогнул: такое горе, такая скорбь просочилась в твоем голосе. Ты говорил о своем недавно погибшем сыне и плакал, и у меня сжалось сердце оттого, что твои слезы не были слезами облегчения и что ничем тут не поможешь, ничего не вернешь; горе это неутешно и необъятно. Да, умереть нужно мужественно, но, наверное, еще большее мужество необходимо, чтобы жить, человеку иногда труднее жить, чем кончить однажды. Помнится, я осторожно сказал тебе, что ведь умрут даже те, кого еще нет на свете, кто даже не родился еще, но это не прозвучало для тебя утешением, и в домике на Бобришном угоре всю ночь жило страдание. Утром я ушел далеко по речному берегу и лег под старой сосной, на откосе, долго глядел в сизое тускнеющее к полудню небо. Почему-то солнце не могло меня согреть. Я встал, насобирал сушняку и разжег костер. Огонь тоже не грел, а лишь обжигал, я глядел на сивый древесный пепел, слушал тревожный замирающий шум леса и думал о смысле всего, о непонятном, ускользающем смысле. Теперь я вновь ощутил время. Костер утихал, и время шло в одну сторону, и ничто не могло остановить его хода: ни голос кукушки, ни голос сердца, посягающего на все непонятное. Где-то на западе грозно, далеко, гремел гром, он, то приближаясь, то удаляясь, медленно, не торопясь, надвигался к Бобришному угору. Гроза рычала все ближе, и земля поглощала ее картавые, глухие, полные недовольства звуки, а я все глядел на красноватые, бледные в ярости солнца огни костра. Отчаяние, горечь, ревность к вечной природе и чувство жалости к людям и самому себе – все это сливалось у меня в один горловой комок, и я не знал, что делать. Уже скрылось тревожно-косматое солнце, ветер матерел с каждой секундой. Я медленно уходил от грозы, преодолел густой, совсем молоденький ельник и вышел в сухой корявый сосняк. В этом редком, тоже молодом сосняке не было ни листка, ни травинки, один ягель хрустел под ногами. Теперь даже лес был чужим, равнодушным, всюду широко и надменно хозяйничала гроза, но ее грохот казался мне нелепым, бессмысленным: на кой черт все это! Для чего и зачем?

В доме я увидел тебя спокойно сидящим за тем еловым, сколоченным из чурбаков и плах столом. Ты оглянулся: во взгляде светился ровный ясный покой. Спросил, не промочил ли я ноги, и голос прозвучал тоже как-то сердечно и просто, в нем были мудрость, тепло и словно тихое снисхождение к моим философствованиям, словно ты знал о них, переболевший ими задолго до меня, и теперь допускал их для меня и принимал, словно зная что-то другое, более главное, еще не пришедшее ко мне. Но прежнее восприятие жизни возвращалось ко мне медленно, и самое смешное то, что я злился на себя из-за того, что оно возвращалось. Я вышел на крыльцо и сел на ступени. Всюду, будто сверху и снизу, со всех сторон домика трещал гром. Шумела в лесу дождевая метель. Вдруг полетел град и дохнуло зимой взаправду. Градины стучались о крышу, бухали о землю, прискакивали и медленно таяли, и гром стлался по земле, в лесу, и в небе летела вода. Один раз треснуло совсем рядом, одновременно с зеленой вспышкой разряда, и это словно вышибло из меня остатки рефлексии…

Нет, надо просто жить, раз родился, и нечего спрашивать, зачем родился, жить, жить, жить… И нечего, нечего. С чувством наблудившего и со стыдом я закурил, мне уже хотелось как в детстве закатать штаны и босоплясом пуститься по дождевым лужам.

Гроза утихала над нашим кровом, она уходила частью дальше, частью выдыхалась, но дождь еще долго кропил Бобришный угор. В доме было тепло и спокойно, отблески молний вспыхивали за окнами, пахло освеженною зеленью. Гром еще рычал где-то, но все тише и тише, и сквозь разряды «Спидола» негромко играла прекрасную музыку. Было слышно, как с крыши капают последние капли, и музыка, похожая на эту капель, звучала в домике, кажется, это была одна из шопеновских мазурок, та самая, в которой звучит спокойная радость жизни, светлая послегрозовая усталость и гармоничное, счастливое созерцание мира. И оттого, что в доме струилась эта светлая прекрасная музыка, что в твоем голосе была поддержка, и дружба, и мужество, хотелось снова что-то делать для людей и для времени в этом непостижимом мире.

* * *

Бобришный угор тихо рокотал соснами, когда мы уходили по лесной дороге. Река мерцала, кукушка молчала, а на окне так и остались синие лесные цветы, и сосновые лапы, и томик Толстого. Наверное, сейчас там тишина и снег, река сжимается льдом, и цветы в банке давно усохли, а в остывшей печке свистит ветер. Домик ждет весны, которой никогда для него не будет. А я с запозданием говорю тебе спасибо. Спасибо за дружбу, последний наш деревенский кров: видно, так надо, что нет нам возврата туда, видно, это приговор необратимого времени.

Ср, Янв 24, 2018 02:55pm [Аноним] - 2805 d back	↑↓
Художественное образование тролля, и никакой благодарности, дятел с сотрясением мозга.

Ср, Янв 24, 2018 03:03pm [Аноним] - 2805 d back	↑↓
тролит съехавшая жируха лонля клозетная , недоёбышем и помрёт

Ср, Янв 24, 2018 03:57pm [Аноним] - 2805 d back	↑↓
хорошо если так, а если парень молодой? это ж писда рулю

Ср, Янв 24, 2018 04:01pm [Аноним] - 2805 d back	↑↓
Дед в молодости.

Ср, Янв 24, 2018 04:07pm [Аноним] - 2805 d back	↑↓
Позовите Кадырова. Пусть отрешет троллю бошку

Ср, Янв 24, 2018 04:08pm [Аноним] - 2805 d back	↑↓
Нет, нет! Герой России может только приласкать русского, погладить, чаем напоить

Ср, Янв 24, 2018 04:53pm [Аноним] - 2805 d back	↑↓
фартануло Павлуне, в Меричке та батька хароший не тот каторый скварешник может запилить и сына научить, а тот каторый еббучую китайскую пластмассавую паеббень может в хоме депоте купить

Ср, Янв 24, 2018 04:56pm [Аноним] - 2805 d back	↑↓
так девчонки, станавись в ряд будем Павлуню делать, мне нужен сын што б научить его скварешник запиливать

Помнить имя на вашем компьютере

Помнить email на вашем компьютере
Показывать Email (адрес будет показан на странице)