История Ильи Волошина — это не парадный марш и не рассказ о героизме на передовой. Это исповедь о буднях, поиске себя и попытке вырваться из системы, считающейся одной из лучших в мире.

Оказался Илья в Израиле в шестнадцать, когда семья, последовав за тетей, перебралась из Иркутска в поисках лучшей жизни. О своем еврействе он узнал практически накануне отъезда, и внутренне никогда не идентифицировал себя ни с еврейством, ни с иудаизмом, оставаясь атеистом. Для него и многих подобных репатриантов Израиль стал скорее новым домом по обстоятельствам, а не по зову крови.

Он поселился в Бат-Яме, пригороде Тель-Авива, и сразу окунулся в пеструю, но сегрегированную социальную ткань израильского общества, где каждый район часто заселен определенной этнической или религиозной группой.

Идти в армию ему, как и многим русскоязычным сверстникам, не хотелось — жаль было тратить три года жизни. Однако путь к гражданству лежал именно через службу. Из-за далекого еврейского прадеда ему был присвоен статус постоянного жителя, а не полного гражданина. Армия стала для него билетом в израильское общество.

На призывном пункте царила пафосная атмосфера, контрастировавшая с его внутренней неуверенностью. Попав в группу для новых репатриантов, он столкнулся с высокомотивированными иностранцами, приехавшими служить по идейным соображениям. Месяц «курса молодого бойца» с мощной пропагандой и фильмами о доблести ЦАХАЛа временно подействовал — он поддался общему настрою и подписал контракт в боевые войска ПВО.

Однако запал быстро прошел. Осознав, что не готов к тяготам полевой службы, он добился перевода в небоевые части и следующие годы провел на авиабазе «Пальмахим», ремонтируя вертолетное электрооборудование.

Изнутри армия предстала перед ним сложным и противоречивым организмом. Он отмечает, что в ней сильно влияние этнического и социального происхождения солдат на их распределение. В то же время, прямой дискриминации он не ощущал, будучи окруженным такими же русскоязычными ребятами.

Повседневность была пронизана милитаристской риторикой. Солдат постоянно предупреждали о шпионаже и запугивали образами агентов ХАМАС, прячущихся в центре Тель-Авива. Среди сослуживцев были распространены откровенно ксенофобские взгляды в отношении арабов. При этом командование, по его словам, не поощряло откровенных фанатиков, стараясь не допускать их в элитные подразделения.

Перелом наступил, когда Илья, отслужив достаточно для получения гражданства, присоединился к анархистскому движению и решил демонстративно покинуть армию. Его метод был прост: он перестал возвращаться в часть после увольнительной.

Последовала серия судов и арестов. Его отправили в военную тюрьму, где он на собственном опыте узнал ее распорядок: карцер с круглосуточным светом, однообразная жизнь по строгому расписанию и своеобразный «магазин» как главное событие дня. Он отмечает, что основной контингент тюрьмы — это не уголовные преступники, а такие же «отказники», пытающиеся любым способом сократить свой срок.

Его попытка объявить свой уход идеологическим протестом провалилась. Система не признала его доводов. На комиссии по непригодности генерал проигнорировал его взгляды, сведя все к вопросу о его национальности. В итоге Илью не уволили, а перевели на формальную должность садовника, где он отслужил остаток срока, понимая, что своей «сидячей забастовкой» он лишь освободил место для кого-то другого, кто, возможно, будет служить на оккупированных территориях.

Уволившись, Илья получил скромную выплату и вернулся к гражданской жизни, учась и работая в Тель-Авиве. Его история не стала громким скандалом. Он пришел к выводу, что его личный протест оказался неэффективным, и что более действенно отказываться от службы до призыва, а не внутри системы. Его рассказ — это трезвый и лишенный романтики взгляд на механизм, который для многих является не доблестным долгом, а вынужденной и часто неудобной реальностью.